ВОСПОМИНАНИЯ ФРОНТОВИКОВ

Сколько ни расспрашивал о войне фронтовиков, те в ответ отделывались скупыми репликами, а если и вспоминали, то всё о делах насущных да о жизни, а о боях так, между прочим: «В нас стреляли, и я стрелял, нас убивали, и я убивал, а чья пуля попадала в немца, кто разберёт». Другие говорили: «А зачем вам это знать? Война – это кровь, грязь, лучше этого не видеть». Фронтовики в большинстве своем остались скромными и не кичились своими подвигами. А я хочу предложить читателям воспоминания нескольких участников Великой Отечественной войны. С течением времени некоторые фамилии стёрлись из памяти, а вот эпизоды остались. Они рассказывали коротко, поэтому и получились скупые строки о войне.

ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ МУЖИК 

«Воевал в нашей роте солдат, скупой да хозяйственный был мужик. Сам недоедал, всё сахар копил. Считай, всю войну провоевал, но где какой лишний кусок сахара найдёт, схоронить пытался. Целый мешок насобирал. С ним везде таскался и берёг его как зеницу ока. «Зачем ты сахар копишь?» – спрашивали его. А он в ответ: «Домой повезу, детям: они отродясь сладкого не видели!» 

Перед самой победой пришло ему письмо из дому. От дочки: «Здравствуй, дорогой папа, у нас ночевал дядя, они на печке с мамой что-то возились и любимого моего котёнка насмерть задавили». Прочитал это солдат, осерчал на свою жену: «Я воюю, не знаю, останусь ли живой, а она там с другими мужиками гуляет!». И весь накопленный сахар пустил на самогон. Ох, и попили мы его всей ротой, причем девятого мая, в День Победы». 

ЗА ЧТО ЖЕ ПАЦАНОВ-ТО? 

(Из воспоминаний Анатолия САВУШКИНА): 

«Дело в Ленинграде было. Стояло лето сорок второго года. Солнечный день, небо синее-синее, ни одного облачка. Зазвучала сирена воздушной тревоги. Я находился на крыше одного из домов, дежурил, тушил зажигательные бомбы. Бомбёжки так были часты, что мы начали к ним привыкать. По звуку сирены падающей немецкой бомбы определяли, куда и в какой район она упадёт. Особенно смелыми и отчаянными были мальчишки и девчонки, даже бахвалились своей храбростью. Всё взрослое население с маленькими детьми скрывалось в бомбоубежище. Подростков же нельзя было уговорить уйти в безопасное место. 

Началась очередная бомбёжка. Смотрю, исхудалые, измученные блокадой, с серыми лицами, жители спешат в бомбоубежище. А недалеко от дома был навес, где до войны располагалась танцплощадка. Под ней, как позднее выяснилось, – ребятишки. Несмотря на шум и взрывы бомб, они кричали, улюлюкали вслед пролетающим самолетам. 

Как известно, солдат слышит пролетающие мимо пули, но не слышит свою, гибельную, так и ребята не слышали предназначенную для них бомбу. Я смотрю, как от фашистского пикирующего бомбардировщика оторвалась с сиреной бомба, как она приближалась к навесу с ребятами. Я замахал руками, закричал, но пацаны не обращали на меня внимания. А чем я мог им помочь? Всё произошло в мгновение: взрыв, вспышка пламени. Где стоял навес и были дети – растекалась большая красная лужа. Я смотрел на это месиво и плакал». 

УРОК ОТ ПОЛЯКОВ 

(из воспоминаний бывшего полковника)

«Я военную службу начал с тридцать девятого. Входил с войсками на Западную Украину, участвовал в финской кампании, в Великой Отечественной войне, закончил – в войне с Японией. 

Своё боевое крещение принял, когда входили в Западную Украину в сентябре тридцать девятого. Наш танк «ИС» двигался первым в колонне, был в разведке, проверял и отыскивал дорогу. Экипаж оторвался от своих. Остановились возле леса и выключили двигатель, дожидаясь колонну. Командир открыл люк, чтобы в танк пустить свежий воздух: от перегрева двигателя было душно и жарко. Высунул голову и увидел, как из леса выскочили кавалеристы. «Поляки!» – только успел выкрикнуть командир и обратно втянулся, закрыв за собой люк. 

Польский эскадрон внезапно подлетел к танку и шашками начал лупцевать по броне. Мы даже растерялись, не успели приготовиться к бою, разве что на задвижку закрыли люк. Поляки заскочили на танк и пробовали открыть люк, рубя шашками. Они, верно, думали, танк деревянный. От усердия скоро поломали шашки об обшивку и, ругаясь, ускакали обратно в лес. Этот случай был для нас хорошим уроком. С той поры я был всегда в боевой готовности, что помогло выходить из разных трудных ситуаций и остаться живым». 

 

 

ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ БОЙ НИКОЛАЯ СИЛИНА

 «Меня на службу не брали, медкомиссия браковала из-за слабого зрения. Годен, как было приписано, в строительные войска. В то время я работал плотником на фанерной фабрике. А как началась война, в июле вызвали в военкомат и направили в стройбат. Короткие сборы. Провожали меня жена Галя и двое детей – Сережа и Анютка. Ясное дело, со слезами. Погрузили нас в эшелон, и очутились мы под Киевом. По дороге поезд бомбили, да как-то обошлось.

Высадили возле какой-то деревни. И тут узнаем, что по пути следования кто-то перепутал списки, и вместо строительной части мы очутились в действующей, на фронте. Сначала рыли окопы. Затем нам выдали винтовки. Как с ней обращаться, я не знал. Старослужащие, кто раньше служил или в гражданскую воевал, показали, как надо ее заряжать, куда нажимать, чтобы выстрелить. Они терпеливо все объясняли, даже не смеялись, а сочувствовали, лишь крепко материли тех, кто необученных послал на войну. 

И вот он, первый бой. Немцы пошли в атаку, кругом пальба. Все стреляют, и я тоже выстрелил. Второй раз хотел, а патрон заело. Винтовка-то старая, ржавая, много не постреляешь. Что делать? Сел на дно окопа, винтовку положил возле себя. 

По цепи бойцов передают приказ командира явиться к нему. Где ползком, где пробежкой по окопу добрался. Тот подает мне пакет и приказывает: «Отнеси в штаб!». «Есть!» – говорю, и побежал выполнять приказ. Кругом всё рвется, пули свистят. Бежал, падал, полз… Старался прятаться. Как меня не убило, бог знает, казалось, все пули летят в меня. Ох, и страху натерпелся. Думаю, вот и мой конец настал. Бегу и молю бога о спасении. Но до штаба добрался. Заскочил, отдал офицеру пакет и обратно. А там и бой закончился. 

Настала тревожная ночь. Молнией разнеслась новость, что мы в окружении. «Пропали, хана нам…» – неслись возгласы со всех сторон. Помню хорошо, как соседняя часть раз одиннадцать пробовала переплыть реку на другой берег. А там немцы. Доплывут до середины, а по ним огонь. Тонут. За ними следующие, и опять под огонь. Так все и потонули. 

Утро следующего дня. Нет ничего хуже неизвестности. Смотрим, на дороге пыль столбом, движется густая толпа людей. «Ну все, ребята, в плен попали! – сказали старослужащие. – Это немцы наших гонят». 

Делать нечего, бросили мы винтовки на землю, встали, как примороженные, и все внутри застыло. Ждали, что будет дальше, о сопротивлении никто и не помышлял. Да о чем тут говорить, когда настало общее отупение и безнадёга. 

Ко мне подбежал один немчик и ударил прикладом по голове, я упал. Он обшарил мои карманы, забрал нож – хороший такой, литая ручка – пнул сапогом под зад и показывает автоматом: мол, иди. И погнали нас, как стадо. Шаг влево или вправо, расстрел. Кто отставал, лупили нещадно. К вечеру пригнали к церкви. 

Как кормили, лучше не вспоминать. Бывало, сутками ничего не давали, даже пить, а если и дадут, то на драчку. А немцы смотрят и смеются над тем, как мы деремся между собой за еду и воду. Если выведут на прогулку, то положат на землю, дадут команду «плыть», и мы барахтаемся в земле, поднимая пыль и захлебываясь в ней. Затем поднимут и бегом в открытые двери церкви: за две минуты должны вместиться. Нас было свыше пятисот человек, попробуй успеть. Кто не успел, того стреляют по ногам, затем раненых прикладами добивают – дисциплине учили. 

Через некоторое время в товарном вагоне увезли в Германию. Я очутился в концлагере возле Берлина. А там была одна работа: утром выгоняли, вечером обратно загоняли в бараки. Голод и холод, все претерпел. Люди умирали, приходили другие, а я всё жил. Не зря мы – Силины, должны всё выдюжить. Да и надежда грела, что рано или поздно нас освободят. 

В конце марта сорок пятого на наш концлагерь налетели американские самолеты и начали бомбить. Несколько человек убежали, и я вместе с ними. Идем, а навстречу комендант: «Что вы не убежали к своим?» – спрашивает. «А куда бежать?» – отвечаем. «Ну пойдем обратно» – говорит. И мы вернулись. 

Освободили нас американцы. Они ребята жесткие, особенно не церемонились. Предателей и полицаев, а также коменданта, не раздумывая, повесили. Затем начали склонять, чтобы мы уехали жить на запад, говорили, что нас как изменников советская власть не помилует, будут судить. Думаю: «Куда я поеду, дома меня жена и дети ждут, да и какой я изменник, я перед советской властью чист». 

В мае нас передали в Красную Армию. Комиссия меня особенно не проверяла. Только допросили. Что с меня взять, солдат есть солдат. В июне отправили в поезде на родину. Приезжаю, прихожу домой как раз под вечер. Галя, жена моя, только пришла с работы. Смотрит на меня удивленными глазами и говорит: «Ты как уехал на войну, так и пропал, только получили с дороги два письма. Ходила в военкомат, там ничего определенного сказать не смогли». 

Ну я ей и поведал о своей жизни в концлагере. 

Наутро пошел опять на фанерную фабрику: семью-то кормить надо.